Смерть героя - Страница 55

Когда Джордж во время одной из наших с ним прогулок пересказал мне суть этого разговора с Элизабет, я постарался не выдать, насколько он меня позабавил и заинтересовал. Бывают такие движения, слова, поступки, которые не только могут привлечь нас к человеку или оттолкнуть, но словно бы раскрывают и объясняют его. Больше того, иной раз они как бы раскрывают эпоху. Кому не случалось испытать, как влечет к себе или, напротив, вызывает отвращение чужое тело. Вот, например, я всегда восхищался стихами одного поэта; но когда я впервые встретился с ним, он пытался взять за руку одну молодую девушку. Само по себе это меня ничуть не покоробило, напротив. Но ужасно было видеть, как огромная, безобразная, багровая лапа с узловатыми пальцами и обкусанными грязными ногтями пытается завладеть чистенькой пухлой ручкой моей юной приятельницы… Потом всякий раз, как я читал его стихи, я невольно вспоминал эту руку – страшную, как рука мистера Хайда в фильме с участием Барримора…

Не без умысла я так подробно рассказываю об этих первых беседах Джорджа с Элизабет и Джорджа вывожу на первый план. Они многое объясняют, – мне, во всяком случае, они объяснили многое. В них раскрывается характер Джорджа, и в то же время они «проливают свет» (как выражаются люди ученые) на состояние умов того поколения, мужская половина которого почти вся погибла, не дожив и до тридцати лет. Обычно Джордж был очень молчалив. Как почти все думающие люди, он мало имел в запасе мелкой словесной монеты и не терпел пустопорожней болтовни. Но если собеседник был ему по душе, он становился разговорчив. О, тут он говорил без умолку! Его живо занимала каждая новая мысль, живо занимал тот отклик, какой будило каждое явление в его душе; а другие люди и чужая жизнь его не так уж занимали, – разве что отвлеченно, в общих чертах. Он мигом замечал в любом обществе девушку с лицом, будто выписанным кистью Боттичелли (в те дни люди еще восхищались Боттичелли и девушки старались походить на его мадонн), но он никогда не заметил бы, скажем, некрасивой женщины, по лицу которой можно угадать, что она любит красивого хозяина дома, без памяти влюбленного в свою молодую жену. Итак, темой всех разговоров Джорджа были либо отвлеченные идеи, либо непосредственные впечатления. Идеи он любил просто до неприличия. Стоило бросить ему какую-то новую мысль, и он ловко и радостно ловил ее на лету, как хватает тюлень в зоологическом саду брошенную сторожем рыбу.

Разумеется, вполне естественно, чтобы молодежь интересовалась идеями, исполненными для нее новизны, хотя, быть может, изрядно потрепанными с точки зрения людей постарше. Но молодежь военного поколения, мне кажется, чересчур увлеклась идеями грандиозных социальных реформ. Англия кишела реформаторами. Почему – честно говоря, не знаю. Быть может, тому виною политический идеализм Рескина и Уильяма Морриса, подкрепленный куда более разумными трудами фабианцев. Не было человека, который не стремился бы строить царство Божие на земле, и какие только для этого не предлагались планы! В наши дни эта страсть уже завладела возвышенными умами бескорыстных членов профсоюза и в известной мере захватила даже сельскохозяйственных рабочих. Так что сейчас вы можете услышать в Хайд-парке, в кабачке или в вагоне третьего класса изрядно перевранные отголоски разговоров, какие велись в интеллигентских кругах лет двадцать тому назад. Восхитительное, радующее душу зрелище: пролетариат с нетерпением ждет наступления золотого века, невозможного во все времена и вдвойне невозможного после катастрофы, которая ввергла интеллигенцию в пучины шпенглерианского пессимизма, а малодушных или самых циничных бросила в насмешливые объятия святой церкви…

Джордж тоже заразился социально-реформистской чушью. Он все на свете неизменно расценивал «с точки зрения нашей страны», а еще того чаще – «с точки зрения человечества». Быть может, то были плоды полученного им в школе воспитания в духе зада-империи-предназначенного-получать-пинки. Я знаю, что он яростно и с похвальным презрением противился этому духу, но ведь с кем поведешься – от того и наберешься. Вероятно, в молодости всегда так, хотя сам этого и не замечаешь. Как я говорил Джорджу несколько лет спустя, он был совершенно прав, стараясь заранее честно и откровенно все обсудить с Элизабет, – но только этой чушью насчет улучшения человеческой природы, и прав женщин, и предотвращения войн при помощи контроля над рождаемостью он отпугнул бы любую девушку, если бы она уже не решила твердо, что он-то ей и нужен. Как совратитель он не мог бы избрать худшей стратегии, – хотя en passant стоит заметить, что «совращение» принадлежит к числу тех безнадежно устаревших понятий, которые существуют только в заплесневелых мозгах законников и преобразователей общества, ибо в девяти случаях из десяти если и есть совратитель, то это не мужчина, а женщина. На мой взгляд, Джордж должен был объяснить Элизабет простейшие истины, напомнить, что в нынешних условиях не следует производить на свет детей, если вы не сочетались законным браком, так как детям от этого приходится плохо; впрочем, иной раз на это можно пойти сознательно, в знак протеста против дурацких предрассудков. Далее, он должен был растолковать, что слишком рано и бездумно обзавестись ребенком – значит отравить себе радость чувственных наслаждений. А затем следовало доказать, что любовь – это искусство, искусство не простое, которым почти все, а особенно «благовоспитанные» англичане, себе же на беду, совершенно напрасно пренебрегают. Трудно поверить, но это чистая правда: тысячи и тысячи вполне порядочных людей презирают женщину, если заподозрят или убедятся, что она хоть в малой мере испытывает наслаждение от близости с мужчиной. А потом они еще недоумевают, почему женщины сварливы и вечно всем недовольны…